Ты сидишь в темной комнате, обидевшись на весь свет, но знаешь, что за маленьким окошком распахивается целый мир. Ты держишь в руках крошечное зеркальце, кусочек стекла, за которым открывается огромное пространство, но знаешь, что за ним ничего нет, а твои чувства обманывают.... Ты ходишь по бескрайней земле, не видя границ, но знаешь, что она круглая и у нее есть сердцевина, к которой все сужается… И чем ближе к центру земли, тем меньше там места!
Почему? Потому что ты человек разумный и образованный, а как образованный человек ты должен слушать, что говорят старшие и умные! Хорошие дети всегда слушают старших, и так узнают, что такое хорошо, и что такое плохо! И как оно на самом деле, а не так, как видит ребенок!
А вот у богов все не так! Их, похоже, неправильно воспитывали и не приучили быть послушными. Поэтому боги предпочитают все проверять сами. Они совсем как дети! А дети частенько приходят к своим родителям как маленькие божки, которые хотят осчастливить людей… Но не изо всех вырастают боги!
Бог, которого часто считали богом света за то, что он мог превращаться в вспышку, но которого посылали провожать души в Нижний мир, звавшийся Аидом, не был так уж уверен, что знает, где эта сердцевина земли… Каждый раз, отведя ту редкую душу, которая вызрела за земную жизнь, на суд, проходивший в садах Гадеса и Персефоны, он подходил к садовнику Аскалафу и глядел ему в глаза. Садовник вздыхал и открывал перед ним ворота.
Бог выходил из сада и направлялся к входу в Нижний мир Нижнего мира, как он для себя называл Тартар. Стерегущие этот вход Сторукие помнили его еще по войне с титанами и кланялись всеми своими головами. Он даже подозревал, что они радовались его приходам, поскольку это разнообразило их скучную жизнь. А вот Концов и Начал, торчащих из Неба Нижнего мира, он избегал. Все боги избегали их, хотя не было ни одного случая, чтобы Концы и Начала причинили вред хоть одному из богов. Но они вызывали у богов трепет, и природу его объяснить не получалось даже самым мудрым…
Обходя Концы и Начала, бог непроизвольно заглядывал в бесконечный сумрак, заполненный обычными душами, но старался не обращать на них внимания. Их становилось все больше, сумрак кишел душами бесконечной череды людских поколений, словно в этой глубине из них должен был однажды родиться нефтеносный слой, который позволит богам создать топливо, чтобы достичь недостижимых просторов Вселенной.
Он не думал о судьбе этих душ, хотя души тех, кого бросали в Тартар, занимали его. Пролетая мимо корчащихся в мучениях пленников Тартара, он отворачивался, поскольку их муки заставляли его испытывать боль. Поэтому он старался побыстрее проскочить те слои Тартара, в которых встречались души злодеев. Но пустая ткань этого подземелья сама по себе была испытанием, которое было трудным даже для бога.
Каждый раз, когда приходила мысль повернуть назад, он думал, что однажды соберется с силами и заставит себя погрузиться в Тартар до самой той точки, которую можно считать сердцевиной Геи…
Ни разу не хватило ему сил сделать это. Он не испытывал страха, и даже эту боль вполне можно было терпеть, но тоска, которая нарастала по мере погружения, становилась невыносимой, и он понимал, что еще не готов к такому испытанию… Тоска словно бы была болью чего-то более глубокого, чем тело бога. Тела богов – то же самое, что души людей. Поэтому считалось, что у богов нет душ. Но, испытывая тоску, бог света начинал подозревать, что у него есть нечто, что можно считать душой бога…
Именно эта возможность заглянуть в себя и заставляла его нырять в глубины Земли. Но ни добраться до ее сердцевины, ни до сердцевины себя, не получалось и не получалось, словно он еще не созрел для такого скачка! Поэтому каждый раз он поражался тому, что, чем ближе к середине Земли, тем шире становится пространство… и тем труднее найти в нем ту точку, глубже которой уже нет ничего!
Пока он ставил эти болезненные опыты над собой, Минос производил взвешивание, а Радамант выносил свое суждение, душу, приведенную богом света, оправдывали, и она отправлялась на Елисейские поля. Бог заранее знал, что ее оправдают, потому что, какую душу ему провожать, определялось свыше. Поэтому уже одно то, что он должен был идти проводником, означало, что эта душа заслужила жизни после смерти.
Отправляясь провожать новую душу, он всегда пытался вглядеться в то, что определяло решение суда. Так он учился предвидеть будущее. Когда-то он просил своего старшего брата научить его этому, но тот сказал, что все знает только Отец. И посоветовал учиться у Сестер Пчел, которые гадают о будущем по камням…
Но глядя в глубину души, которую вел, бог чуял: вопрос не в том, заслуживает ли душа прощения, и что весь этот суд, где взвешивали душу, обман. Ее не судили за праведность жизни или грехи, ее действительно просто взвешивали, чтобы понять, всплывет ли она над тяжелым Нижним миром, чтобы ощущать себя на Небесах дома.
Это было очевидно, но не очевидно, как происходило то изменение, что из совершенно одинаковой заготовки делало возможным, чтобы редкие души становились легкими и могли быть отправлены в бесконечную череду перевоплощений… Для себя он называл это качество способностью к развитию… Не все души способны развиваться. Пока они в телах, их не видно, но на ТОЙ черте становится понятно, какая душа уйдет в будущее топливо, а какая всплывет.
Отец посылал его провожать те души, которые уже всплыли, потому что за ними надо было приглядывать, чтобы они пошли в своем развитии путем богов, а не демонов…
Он мог бы сразу отправляться обратно, на свет, как только доставил душу в подземный сумрак. Но он намеренно пытал себя Тартаром, чтобы почувствовать, что заставляет некоторые души всплывать. Все боги однажды проходили это испытание. Все всплывшие до Небес души однажды проходили испытание Тартаром, чтобы стать богами.
Считалось, что не прошедшие этого испытания души тонули, падая на дно Тартара. Но поскольку дно находилось в самом центре Геи, то там не должно было быть места. Ведь центр это лишь точка! А при этом, раз павшие души были в состоянии достигнуть центра Земли, значит, это мог сделать и бог! Но сколько раз он ни пытался добраться до самого дна, ни разу не удалось ему почувствовать, что это пространство сжимается. Наоборот! Оно словно расширялось и расширялось, способное вместить в себя вечность!
Этот центр очень походил на крошечное зеркальце, которое распахивалось в бесконечность…
От огромности чрева Земли приходило ощущение потери направления. И лишь нарастающая тоска, которую не выдерживала даже душа бога, подсказывала, что он движется, куда надо. Но чтобы тоска была возможна, должно быть что-то, что тоскует! Так он пришел к кощунственной мысли, что у него тоже есть душа, хотя правильным было считать сказанное Отцом, что у их рода нет душ, почему все боги верно исполняли свое предназначение – кто-то отвечал за любовь, кто-то за войну, а кто-то за красоту и искусство.
Этого нельзя было изменить, потому что за предназначение отвечали сами тела-души. Условно говоря, то, что у людей душевное предпочтение, у богов сама природа их тел, и лучше будет, если сомнения не будут посещать их умы… Боги не сомневаются, но погружаясь в глубину себя, бог испытывал тоску, и это порождало сомнения в том, что у него все однозначно… Как если бы его настоящая природа все еще пряталась от него в его собственной глубине…
Впрочем, была еще одна цель у его прогулок. Чтобы даже прощенная и оправданная на суде душа могла вырваться из Аида, нужно, чтобы бог пролил по ней слезу…
Тоска охватывала бога, он вырывался из нарастающей бесконечности сердцевины, и, проносясь вспышкой света сквозь весь подземный мир, вспоминал тех, кто обречен на вечное пребывание рядом с этой тоской. Слеза срывалась с его ресниц, и на земле, рождался человек…
Девочка Настя была желанным ребенком. Пока не родилась. Когда она родилась, то оказалось, что родители вечные студенты по жизни, которые совершенно не готовы к ее трудностям, и не ожидали, что ребенок, это так тяжело и ответственно… Они очень старались и жертвовали многими привычными радостями жизни ради нее, и поэтому они ощущали, что она им сильно задолжала!
Но они были прекрасными людьми, они честно исполняли свой родительский долг и даже думали, что делают все хорошо и многому научились. Через пару лет усилий они поверили, что стали хорошими родителями и поэтому решили завести второго ребенка. И когда Настеньке было три года, родилась младшая сестренка.
Тут родители внезапно осознали, что с первым ребенком сделали много ошибок и все исправят со вторым. Поэтому ко второй дочери они относились не так, как к первой, как если бы первая вдруг стала для них сплошной ошибкой, которую надо незаметно убрать с глаз. И они начали ее отодвигать в тень и перекладывать на нее часть своих забот о младенце.
Так девочка Настя начала платить долги, которых не делала. Если сестренка капризничала и не спала, родители имели право раздражаться на Настю, когда она чего-то просила: ведь она видела, как они устают! Если она просила поиграть с ней, как это делалось раньше, они возмущались: она, что – не понимает, что им некогда!? Если, закрутившись с младшей, ей забывали сделать еду, то сердились, потому что она уже большая и могла бы сама себе быстренько что-то приготовить! Да и о сестре могла бы позаботиться!
Так с трех лет Настя стала не только старшей, но и взрослой, которая должна была заботиться о младшей сестре. Тут у родителей действовал простой набор правил, которые прививали в те времена всем гражданам страны: жить надо по режиму, вставать по первому звонку будильника, обязательно и бодро делать гимнастику, съедать завтрак самому, обедом делиться с другом, ужин отдавать врагу!
К этим же правилам относилось и то, что по выходным надо наслаждаться лыжами, а по отпускам – туризмом или сплавом по рекам! А в день рождения Насти надо было ездить к бабушке на дачу и там копать картошку! И это надо делать с радостью, потому что день рождения – это праздник!
Неожиданно Настенька поняла, что праздник – это не день праздности, когда можно поспать подольше, а день радости, когда надо радоваться по расписанию – пришел выходной, радуйся!
Сестренка росла сообразительной и быстро поняла две вещи: родители у нее в долгу, поскольку поняли, что не делают все, что полагается делать опытным родителям, а Настенька в долгу у родителей, поскольку она украла у них два года их юности, и они не смогли два лета сплавляться в Карелии… Поэтому, стоило сестренке чего-то захотеть, она надувала губы, готовясь заплакать. И родители в ужасе бросались делать то, что она хотела.
А когда Насте исполнилось шесть лет, и она получила на день рождения в подарок куклу, сестренка поглядела на куклу так, будто хотела, чтобы Настя отдала ее ей. Настенька поняла этот хищный взгляд, прижала куклу к груди. Сестренка перевела взгляд на родителей, и губы ее начали надуваться.
- Ну, что ты такая жадная! – сказала мама Настеньке. – Дай ей поиграть!
- Это моя кукла! – ответила Настя.
- Ну, она же не отберет ее! – рассудительно сказал папа.
Но Настя уже была ученая и знала, что сестренка тащит все ее игрушки. Поэтому она обиделась и отвернулась от сестренки, пряча куклу. Сестренка взвыла!
- Какая же ты жадная! – воскликнула мама.
- Это мой подарок! – возмутилась Настя. – Вы ее мне подарили!
- Ну, и как хочешь! – сказал папа, беря сестренку на руки, и вынес свое мужское решение. – Пойдем, купим тебе такую же куклу!
И с тех пор, когда Настеньке дарили на день рождения подарок, сестренке дарили точно такой же. Чтобы не было обидно! А когда подходил день рождения сестренки, Настенька ожидала, что ей тоже подарят такой же подарок, но ей подарка не было, потому что ее день рождения уже прошел! Это было несправедливо и неисправимо, от чего приходила тоска…
В тот год Настенька научилась писать свое имя. Большими печатными буквами она исписала целый листок: НАСТЯ, НАСТЯ… Сестренка не сразу поняла, что это такое, а когда поняла, что это имя, захотела написать свое. И Настенька научила ее писать ее имя.
А вечером родители пришли домой и обнаружили, что все обои исписаны именем Настя.
- Ты зачем это сделала, гадина!? – закричала мама на Настеньку.
- Это не я! – ответила Настя, с удивлением разглядывая надписи.
- А кто?! – закричала мама.
- Ты же не хочешь сказать, что это сделала трехлетняя сестра? – рассудительно спросил папа.
- Это не я! – пыталась доказать Настенька, недоумевая, почему они ей не верят.
- Сестра слишком маленькая, - снова рассудительно заговорил папа, пытаясь объяснить ей всю глупость ее утверждения, - она еще не умеет писать!
- Она умеет! Я ее научила! – доказывала Настя.
- Она еще и настаивает! – снова закричала мама. – В угол! И будешь там стоять, пока не признаешься честно!
И Настенька оказалась в углу без надежды на справедливость. Она кипела, кипела от обиды и вдруг замолчала, почувствовав, что тоска подкрадывается к ней из самой глубины. И молчала до позднего вечера, когда родители сообразили, что ребенок стоит в углу голодным. Морить ребенка голодом запрещалось их правилами жизни. И чтобы покормить ее, они решили провести с ней новую воспитательную беседу.
Но она молчала и не подымала глаз, сколько они ни бились.
Это напугало родителей, и они решили провести следственный эксперимент. Они подвели обеих сестер к стене, дали им в руки фломастеры и велели:
- Напишите свое имя!
Сестренка потянулась к стене рукой, но поняла, что так попадется, бросила фломастер и заплакала. Но при этом тянулась она прямо к той надписи, что там уже была. Тогда родители поглядели на Настю. Она молча поднесла руку с фломастером к обоям, и ее рука оказалась гораздо выше, чем сделаны надписи…
- Значит, это не она, - рассудительно сказал папа.
И на этом разборка завершилась. Настеньке разрешили выйти из угла, сходить в туалет и поужинать. Она поужинала, но продолжала молчать. И так молчала несколько дней, так что мама напугалась и начала водить ее по психологам. Однако испуг этот был недолог, и как только Настенька заговорила, все вернулось к прежнему.
За одним маленьким исключением: сестренка научилась ловко подставлять Настю. Она делала что-нибудь такое, что ей было не по возрасту, а следы подбрасывала Настеньке. И родители наказывали Настю, потому что сестренка маленькая и не могла сделать такого! Ибо маленькие дети – это ангелы, которые не знают ни зла, ни коварства!
Прямо перед Новым годом, когда мама принесла большой торт, украшенный ягодками, и спрятала его на верхней полке холодильника, сестренка тихонько подтащила стул к холодильнику и ложкой выела из крема все ягоды! А потом ложку положила Насте под подушку.
Мама пришла проверять прибрана ли детская комната перед праздником, поправила Настину подушку и обнаружила ложку, испачканную кремом. Она с ложкой в руке бросилась к холодильнику и увидела испорченный торт. Крик поднялся на весь дом, и папа вынужден был срочно бежать и покупать новый торт.
Настенька пыталась сказать, что это не она сделала, но ее упорство только злило маму все больше, и кончилось тем, что мама объявила:
- Вот за это будешь сидеть у себя в комнате весь праздник! Надо уметь признавать свои ошибки!
И Настенька снова замолчала.
А потом она сидела у себя на кровати в темной комнате и смотрела в окно. В соседней комнате светилась елка и раздавался смех. Они праздновали Новый год! Дверь в комнату была открыта, и в окне отражалась светящаяся елка. И Настенька смотрела на ее отражение, не отрываясь. И чем больше останавливался ее взгляд, тем явственнее вокруг елки раскрывалось пространство.
Сначала окно было темным, и было четко видно, что елка отражается на его стекле. Но постепенно тьма начала оживать, посветлела, и в ней появились светящиеся точки, и Гастя поняла, что это звезды. Елка со стекла вдруг уплыла куда-то вдаль и ввысь, стала огромной и висела в окружении звезд посреди темного неба.
Да и небо перестало быть таким темным. Оно, оказывается, было таким, как полагается быть небу в новогоднюю ночь. По нему бежали облака, закрывая звезды. На них играли лунные отсветы. Вначале Настя принимала эти облака за темные пятна, под которыми просто гасли звезды, но потом поняла, что это облака. Но было в этих облаках что-то странное, и она вдруг ощутила, что они нечто совсем другое. И начала думать, что такое плавает по небу под видом облаков?..
И вдруг увидела, что на том подобном облаку нечто, что плавает прямо возле светящейся елки, кто-то сидит, свесив ножки, и болтает ими. Он был похож на мальчика в колпаке, в длинной белой рубахе, подпоясанной кривым мечом, и сандалиях, из которых, показалось Настеньке, выглядывали маленькие крылышки.
Мальчик рассматривал елку, склоняя голову то к одному плечу, то к другому. Но как только он понял, что Настенька его видит, глаза его распахнулись в удивлении:
- Ты меня видишь?!
Настенька кивнула.
- А я просто прибежал, чтобы полюбоваться твоей елкой! Ты не против?
- Какой моей елкой? – воскликнула Настенька, почувствовав, что ей очень приятно, что он спрашивает разрешения пользоваться ее вещами.
- Вот! – показал он на елку, которая отражалась в Настином окне. – Которую ты для нас поставила!
Но смотрел он при этом не на стекло, а куда-то туда, вдаль, где Настенька видела свою елку, висящей в небе.
- Ты тоже видишь эту елку? – спросила она.
- А как же! – воскликнул он.
- А я думала, что это я выдумываю… - грустно ответила она.
- Не грусти! – воскликнул он. – Ты такая же, как я, у тебя грусть может перерасти в тоску! А это страшный грех! – и он засмеялся.
- Почему? – улыбнулась она, хотя чувствовала, что на глаза наворачиваются слезы.
- Плакать будешь! – сказал он.
Она заплакала.
- Ну, вот, началось! Я все время все порчу! – воскликнул мальчик. – Прекрати, я тоже сейчас заплачу!
Это было так неожиданно, что Настенька прекратила плакать. Но было уже поздно, мальчик насупился, и на кончике его ресницы набухла блестящая звездочка.
- Это у тебя слеза? – спросила Настенька.
Он кивнул, и слеза сорвалась и полетела вниз. Но летела она не прямо, как падают капли, а так, как летят по небу падающие звезды, словно елка, светящаяся в небе, притягивала ее. Возможно, она хотела стать одним из елочных огоньков, но стекло, на котором отражалась елка, помешало ей, и она упала на него.
Стекло тут же запотело и заплакало множеством слез, которые капельками побежали вниз, прокладывая прозрачные дорожки. И его слеза тоже потекла вниз, перепрыгивая по елке с ветки на ветку. Каждый раз, зацепившись за очередную мохнатую лапу, она дрожала, не в силах от нее оторваться, затем собиралась с силами, вспыхивала, разбрасывая тонкие лучики вокруг себя, и прыгала на следующую еловую лапу, заставляя ее качаться.
- Ой! – воскликнула Настенька тихонько. – Она настоящая!
- Конечно, настоящая! – засмеялся мальчик. – Это же слеза Надежды!
- Надежды? – переспросила Надя. – Бабушка хотела, чтобы меня назвали Надеждой… Но папа с мамой сказали, что это слишком обычно…
- Я знаю. Я все знаю, - ответил он. – Научить тебя гадать о будущей судьбе?
- Научи! – обрадовалась она. – А что это такое?
- Ну, это, когда ты знаешь, что тебя ждет, а потому поступаешь правильно, как будто перед тобой прямая дорога… Поступаешь, значит, ступаешь по дороге вперед. Не назад.
- А назад, это когда наступаешь?
- Нет, наступаешь, это тоже вперед, только через помехи, и ты шагаешь прямо по ним!
- Я хочу наступать!
- Тогда смотри прямо на мою слезу! Она, между прочим, была пролита в том мире, где определяются судьбы людей. И пролита для тебя! Сейчас она висит на стекле капелькой, но если ты будешь в нее вглядываться, то она потечет, и будет течь то сюда, то туда, будет обходить всякие препятствия. И ты увидишь, какие препятствия тебе встретятся в жизни… И ты на них наступишь и перешагнешь!
- Ты знаешь, иногда мне кажется, что я в этом мире случайно… А я увижу, ради чего я здесь?
- Если будешь упорной и не будешь моргать, то ты увидишь того, кто ждет тебя. С ним у тебя начнется новая судьба, ее в моей слезе нет. Моя слеза только до этого места…
- Это хорошо, - ответила девочка.
- Почему?
- Не знаю… - призналась она. – Наверное, чтобы не было правил, по которым надо жить…
- Ну, вот, вглядывайся, я полетел!
- А если я что-то не пойму или забуду, ты придешь еще?
- Я всегда с тобой. Но чтобы вспомнить то, что забыла, у девочек всегда есть в запасе немножко детских слез. Ты просто берешь свою слезинку на кончик пальчика и кладешь ее на запотевшее стекло, за которым темно. Потом следующую, и еще, пока слезинка не накопится и не побежит вниз по стеклу. Тогда гляди в эту дорожку, не моргая, и как только она засветится, ты увидишь весь твой путь!
- Спасибо! – прошептала девочка.
- С Новым годом! И не грусти! Никто не может украсть праздник, если он у тебя в душе!
